Виктор Гринкевич: Советские элиты — Хрущев и начало распада (часть V)

Как мы уже говорили в предыдущей статье, служилый тип государства и элиты обладает определенной устойчивостью только в условиях вынужденного кризисного развития, дефицита материальных и временных ресурсов. Патриотизм в такой системе становится не просто сознательным выбором каждого гражданина, а необходимым условием существования государства. Ведь история России учит нас тому, что возникающие проблемы мы решаем только тогда, когда их уже невозможно не решать – в последний момент и в авральном режиме.

С окончанием Великой Отечественной войны в постоянном «тонусе» страну держало противостояние с коллективным Западом: гонка вооружений, битва за космос, протекторат в различных частях мира социалистических стран. Но все же, выстроив в период форсированной индустриализации внушительную инфраструктуру, организовав более или менее сопоставимый с западным образом жизни быт, население и элита хотели временной передышки, комфорта и хотя бы относительного спокойствия.

Никита Хрущев пришел к власти под девизом либерализации режима при сохранении в целом всех «несущих конструкций» советской государственности. В его правление по-прежнему сохранялась опасность внешней агрессии, а политические задачи государства все так же опережали экономические возможности населения. Поэтому эффективности экономики приходилось достигать за счет использования дешевого труда, повышения образовательных стандартов и неэкономической стимуляции производства (соцсоревнований, агитации и поощрения передовиков). Однако и элитам, и населению хотелось «оттепели». Возможно, правящим элитам даже больше, чем массам, поскольку на их плечах лежал постоянный груз ответственности и страх репрессий. Даже средней руки управленец был более бесправен, чем простой рабочий или сельский труженик. Если обычный гражданин, например, мог позволить себе провести выходной или отпуск по своему усмотрению, то высшие лица государства были лишены такой привилегии.

Как и Сталин, Хрущев был приверженцем командно-директивного способа управления, мало с кем советовался и постоянно настаивал на централизме, продолжая кадровые чистки (на этот раз не с фатальными для объектов чисток последствиями). Те же директивные взаимоотношения с управленческим слоем региональных и союзных элит негативно повлияли на всю политику Хрущева и ее итоги. В результате такого типа взаимодействия с элитами и было организовано смещение генсека, спланированное и организованное за его спиной. Партийная номенклатура в отсутствие «ежовых рукавиц» неуклонно набирала политический и административный вес, заставляя с собой считаться. Ярким примером здесь выступает сыгравший одну из ключевых ролей в заговоре против Хрущева Алексей Косыгин. Никита Сергеевич чаще всего подавлял его инициативу, а на заседаниях ЦК нередко бестактно отзывался о своем первом заместителе.

Восстание номенклатуры не было случайностью: парадоксальным образом жесткое правление Хрущева не ослабило, а усилило позиции высшего управленческого аппарата, так как фигура пришедшего ему на смену Леонида Брежнева показалась предпочтительной именно из-за его готовности к компромиссам и репутации гибкого, не склонного к жестким методам руководителя. В конечном счете Хрущев пал жертвой интриг именно тогда, когда элиты суммарно стали сильнее его и осознали свой коллективный интерес – он заключался в стремлении освободиться от бесконечных кадровых перестановок. В истории, однако, осталась фраза Хрущева, вернувшегося домой после известного пленума 1964 года: «Может быть, самое главное, что я сделал, заключается в том, что они смогли снять меня простым голосованием, тогда как Сталин велел бы их всех арестовать». Попытка качественной перестройки государственной машины для «игры вдолгую» не то чтобы не удалась, но была на некоторое время отложена.

Девизом Брежнева в подходе к элитам стал лозунг кадровой стабильности, которая полностью устраивала высшее руководство и не успела еще в глазах населения перерасти в «застой». В эту эпоху Союз, набрав достаточную «жировую прослойку», экономическую и военную мощь, должен был переходить скорее к западным моделям развития хозяйства. В предложенном плане реформ Косыгин делал ставку на стимулирование инициатив снизу и предоставление хозяйствующим субъектам большей автономии. Брежнев в той ситуации на это не согласился – подобная трансформация означала передачу властных рычагов от политической элиты к региональным и отраслевым субъектам.

Та же судьба постигла и следующие попытки относительной автономизации хозяйствующих субъектов при Брежневе. Как бы отвечая на многочисленные аналитические записки из Госплана в ходе заседания Политбюро 2 апреля 1975 года он реагировал так: «Госплан представил очень мрачный взгляд на положение дел. А мы столько с вами работали. Ведь это наша лучшая пятилетка…» После этого почти прослезился.

Значительные сбои начались даже на самом высоком политическом уровне – члены Политбюро знали еще на этапе процедур и согласования, что многие из поставленных целей невыполнимы, но молчаливо соблюдали необходимый политический ритуал. Однако и в этих условиях развитие продолжалось, а заложенный Сталиным фундамент позволяет сейчас взглянуть на тот «застой» как на почти форсированную индустриализацию.

Вместе с ослаблением жесткости управления начали проявлять себя упомянутые в прошлой статье ведомственные и региональные группы элит. В этот же период беспрецедентно усилились региональные и отраслевые лоббистские группы, а хозяйственная система в целом превратилась в экономику «административного торга» и «согласований» (в терминологии российского политолога Виталия Найшуля). О суммарном политическом весе ведомственных «генералов» свидетельствует известный «бунт» сорока министров. Косыгин как председатель Совмина вынужден был капитулировать перед ведомственными кланами и их групповыми интересами.

Свою роль в нарастании кризисных явлений, конечно, сыграли личные особенности Леонида Ильича и традиционная для России зависимость всего госаппарата от первого лица. По общему признанию ближайшего окружения, у генерального секретаря отсутствовали необходимые волевые качества, экономическая компетентность и желание настоять на своем. Этим активно пользовались различные ведомственные группы, которые протаскивали через ЦК угодные (в том числе для личного обогащения) непродуманные решения, впоследствии сказавшиеся на состоянии всего государства. Так о стиле руководства Брежнева пишет весьма осведомленный советский историк Анатолий Черняев: «не считал чье-либо – и даже свое собственное – мнение единственно правильным».

Именно в этот период закладывался фундамент для позднесоветского сепаратизма и отделения республик. Постепенно региональная партийная элита стала самой влиятельной группой. Особый статус, безусловно, имели отношения Москвы с республиками, главы которых в обмен на лояльность получили практически неограниченные полномочия в своих территориях. На полях заметим, что это в последствии сыграет роковую роль в ходе ослабления центральной власти при перестройке.

В целом уважаемый Леонид Ильич отводил себе скромную роль главного диспетчера усложнившихся внутриэлитных взаимодействий. Ту же функцию постепенно стал выполнять весь ЦК КПСС. Он был на удивление компромиссной и устраивающей всех фигурой в период беспрецедентного расцвета клиентел и групп влияния.

Пометим на полях, что как таковое образование групп интересов не означает роковой угрозы государству. Усложняющаяся система лишь нуждается в концептуализации и институциональном оформлении. Сами эти группы влияния имеют полное право на существование, если только не оказывают решающего давления на государство, подменяя национальные интересы корпоративными. Однако именно в выстраивании стратегии Брежнев был явно неадекватен. Он столкнулся с той же проблемой, что и Хрущев: неспособность к проектному видению и последовательному руководству. Впрочем, он сам говорил о себе, что идеология и стратегия – не его сферы компетенций: «Моя сильная сторона – это организация и психология».

Подводя итог брежневскому правлению, стоит сказать, что состояние элитного слоя значительно ухудшилось, не произошло его качественного изменения, несмотря на некоторые подвижки в автономизации местных и ведомственных групп интересов. Наблюдался постепенный отход от меритократического принципа, в результате чего ключевые позиции долгие годы занимали люди, не вполне адекватные сложившимся условиям. Правящий слой из предельно мобилизованного и относительно однородного постепенно эволюционировал в сторону неоднородности и преобладания групповых интересов над государственными.

Вслед за уходом Брежнева наступила заключительная эра советской империи – эпоха перестройки, гласности, открытости, транспарентности и всего того, что до сих пор ассоциируется с именем Михаила Горбачева. Запущенные в этот период процессы носили уже явно деструктивный характер.

Первые годы правления Горбачева были связаны с пресловутым «ускорением», под которым многие сначала поняли мобилизационные усилия. На первых этапах формат руководства особо не отличался от директивных методов других генсеков. Столь же традиционными были меры по чистке правящего номенклатурного слоя. Чистка Горбачевым элит была впечатляющей: только на Пленуме 1989 года было отправлено на заслуженный отдых 110 человек, избранных лишь три года назад с подачи самого Горбачева. Чистка на верхних этажах власти инициировала цепную реакцию на средних и нижних уровнях. При Горбачеве сменилось до двух тетей первых секретарей обкомов. В то же время тогдашний глава Московской организации КПСС Борис Ельцин сменил более половины первых секретарей райкомов.

Это была попытка модернизации сверху, только на этот раз не в интересах промышленного роста или противостояния внешнему врагу, а в угоду навязанным извне идеологическим клише, для «конвергенции» с Западом. Например, курс на «независимую журналистику» был провозглашен именно сверху, а «наиболее дерзкие материалы первого революционного периода гласности, прежде чем попасть на страницы газет, готовились за спиной официального Отдела пропаганды в кабинетах яковлевского подотдела», – свидетельствует бывший заведующий сектором идеологического подотдела партии Анатолий Грачев.

То же касается и хозяйственной сферы. Группы влияния начали закреплять за собой прямые властные рычаги уже на законодательном уровне. Этому служили Закон о государственном предприятии 1987 года и Закон о кооперации 1988 года, которые запустили потом процесс приватизации. На XIX партийной конференции 1988 года было прямо объявлено, что целью реформ является повышение эффективности механизма «свободного формирования и выражения интересов, волеизъявления всех классов и социальных групп, согласование и реализация этих интересов во внутренней и внешней политике государства». Экономический интерес отдельных субъектов хозяйственной деятельности впервые был обозначен как один из приоритетов. Об этом мы уже подробно говорили в статье о формировании позднесоветской хозяйствующей прослойки.

Именно поэтому номенклатура уже к концу 80-х представляла по выражению Иосифа Дискина «выеденное яйцо», внутри которого сформировались потенциально активные в других экономических условиях кланы и корпорации, готовые в момент ослабления центральной власти к самым активным действиям.

Процесс либерализации публичной политики и консолидации групп интересов приобрел особенно масштабный характер в конце 80-х годах. Итогом стало то, что государство фактически утратило способность эффективно выполнять функции административного управления. Этому способствовала воинственная антигосударственная риторика, ставшая идеологическим знаменем перестройки.

В государстве происходили процессы гораздо более деструктивные, чем самые смелые «закручивания гаек». По сути, руководством страны был добровольно взят курс на отказ от государственности. Изменения носили несистемный характер, зачастую граничили с неприкрытым предательством и сдачей национальных интересов. На глазах разрушались не только политические институты, но сами традиции государственного управления. Разрушение свойственной России политической культуры и внедрение новых образцов, сколь бы суперсовременными они ни казались, всегда чреваты регрессом.

Наконец, ключевую роль в попытке монетизации сложившимися группами своих властных полномочий, на наш взгляд, сыграла свойственная России бюрократическая традиция, разграничивающая право распоряжения и право владения предоставленной в управление собственностью. Временный и условный характер привилегий и прежде побуждал элиту к бунту под лозунгом «привилегии без службы»: в эпоху Ивана Грозного в чем-то похожее напряжение проходило по линии «царь-бояре», в петровские времена – в борьбе с аристократической оппозицией. Однако впервые бунт правящих элит увенчался настоящим успехом в 1762 году со знаменитым Манифестом о дворянской вольности, перед которыми была вынуждена капитулировать даже императрица.

Исход короткого противостояния Горбачева с элитой тоже был предрешен. Исторически в России либо верховная власть «чистит правящий класс», либо правящая аристократия заговорами и переворотами ограничивает власть, политически или физически устраняет первое лицо.

Главной же предпосылкой трансформации государственной модели стало неуклонное снижение потребности в служилом типе элиты. Формировались условия для перехода к органическому, эволюционному, экономико-центричному типу развития. Однако использованы они были совершенно бездарно. Сами реформы не были концептуально осмыслены и в достойной мере институционализированы.

В итоге к своему распаду Советский Союз подошел с оформившимися внутри территориальными и ведомственными группами интересов, готовыми разорвать страну на части ради удовлетворения своих амбиций. О методах и предпочтительных формах оформления правящих групп в современной России мы поговорим в нашем следующем материале.