Виктор Гринкевич: Элита в России — деятельный патриотизм на службе Родины (часть II)

В предыдущей статье мы провели краткий и необходимый для дальнейшего исследования обзор универсальных закономерностей формирования и развития элитарных правящих групп в обществе. Разобравшись в общих чертах с историей вопроса, терминологическим аппаратом и базовыми понятиями, перейдем наконец к рассмотрению национальной специфики элитообразования, сконцентрировавшись для начала на базовых отличиях, не позволяющих слепо переносить на российскую почву теоретические модели и политтехнологические решения, разработанные на Западе.

Сам исторически сформировавшийся характер российского государства – его территориальная специфика, геополитическое окружение, грандиозный периметр границ и необходимость удержания власти на огромном материковом пространстве – обусловили особое значение политического фактора, которому прежде не уделялось должного внимания. Качество управленческого слоя, принципы формирования, каналы рекрутирования и способы его бережной селекции должны быть в центре внимания общественной и научной дискуссии именно из-за критической зависимости системы в целом от типа правящих элит. Однако признанных специалистов в этой сфере и по сей день можно пересчитать по пальцам. Это Ольга Крыштановская, заявившая о себе известной книгой «Анатомия российской элиты», Михаил Афанасьев и ряд его работ о формировании структуры постсоветских элит. Остальные работы либо явно тяготеют к популярной публицистике, либо сваливаются в узкопрофильный академизм, не представляя общей исторической картины и столь необходимых нам рецептов.

При самом общем взгляде на российскую историю мы увидим, что кардинальные попытки реформ и модернизации всегда представляли собой «революции сверху», а не ответ на выросшие из социальной среды запросы. Это характерно не только для реформ Петра I и Александра II, но и, например, для февральской революции 1917 года, под напором которой пала одна из крупнейших империй мира. Честный анализ событий февраля 1917 г. показывает, сколь незначительным в конечном счете было влияние экономических факторов в этой революции. Ровно как и в позднесоветском обществе, официальная идеология которого декларировала борьбу с элитарным принципом как таковым. В то время как сдача национальных интересов и разделение на республики были инициированы одной группой элит против другой. Уличные волнения лишь оформили запущенные на высшем уровне процессы клановых размежеваний.

Несмотря на всю глубину социальных и политических катаклизмов 90-х, фактор элит в современном российском обществе не только не утратил значения, но продолжает играть ведущую системообразующую роль. Напротив, благодаря современным политтехнологиям и возможности всесторонней манипуляции элитные группы лишь упрочили свое влияние.

В связи с этим изучение элитообразования на нашей почве важно еще и потому, что «у нас го­сударство имело огромное влияние на общественную организацию, тогда как на Западе общественная организация обусловила государст­венный строй». Об этом почти сто лет тому назад писал известный русский историк и политический деятель Павел Милюков. Не многое, положа руку на сердце, изменилось и сейчас. Политические институты, партии и даже общественные движения органично учреждаются сверху и исправно при этом выполняют свою функцию. Эту черту сложившейся политической культуры России можно было бы смело отнести к недостаткам, если бы ни ряд примечательных факторов.

Во-первых, исторически сложившийся тип управленческой бюрократии показал свою крайнюю эффективность. Один из упомянутых уже основателей теории элит Гаэтано Моска и классик западной социологии Макс Вебер считали лучшими примерами эффективной бюрократической организации Римскую Империю и… Россию (!), которая «несмотря на ряд внут­ренних противоречий, продемонстрировала высокую степень жизнен­ности и выполнила задачу объединения огромных территорий».

Во-вторых, вообще некорректно критиковать российскую политическую культуру с точки зрения несоответствия западным «идеальным типам». Это все равно, что ругать США за недостаточную централизацию власти и слабо развитый патернализм. Другими словами, объектом обоснованной критики может быть только низкая практическая эффективность российской элиты. В таком случае мы должны выработать свойственные и испытанные в нашей тысячелетней истории рецепты лечения политических заболеваний, а не слепо заимствовать западные образцы.

Перед подробным рассмотрением специфики российских элит и присущих ей качеств важно хотя бы в общих чертах обозначить каналы ее рекрутирования в других странах. Так, в Латинской Америке важным каналом отбора в высшие эшелоны политической иерархии по сей день остается армия. То же самое относится к такой развитой современной стране, как Израиль.

Другим важным источником рекрутирования в странах мира является система образования. Здесь, пожалуй, впереди планеты всей Великобритания и Франция, которые производят набор управленцев высшего звена почти исключительно из среды нескольких национальных университетов. Обучение в Кембридже, Оксфорде и особенно в институте Итона фактически является входным билетом управленческую элиту Британии, как диплом МГИМО – допуском к работе в МИД. Успешное поступление в парижскую Национальную школу администрации является гарантией почти автоматического престижного трудоустройства в ап­парате государственного управления Франции.

В США таким каналом отбора в правящую элиту является бизнес, самые успешные представители которого идут в политику либо по республиканской, либо по демократической партийной линии. Существенную роль играет также полученное образование (Стэнфордский, Гарвардский и Йельский университеты даже обросли сравнительно закрытыми студенческими братствами, связи между членами которых сохраняются потом и в политике). Религиозные организации остаются устойчивыми каналами рекрутирования не только в исламских странах, но и в тех же США, где мормоны, пятидесятники, иеговисты, католики и иудеи имеют своих представителей в высших эшелонах власти, армии и банковском секторе.

Резонно встает вопрос о традиционных каналах рекрутирования в России. Они, как и в США, Европе, других странах, являются продолжением многовековой политической культуры. Именно в этом аспекте наши государственные традиции существенно расходятся с условно западными. Чтобы не быть голословными, сошлемся на классическую политическую типологизацию, разработанную Никколо Макиавелли, Максом Вебером и Гаэтано Моска. Макиавелли писал, что все государства «разделяются на те, где государь правит в окружении слуг, которые милостью и соизволением его поставлены на высшие должности и помогают ему управлять госу­дарством, и те, где государь правит в окружении баронов, властвую­щих не милостью государя, но в силу древности рода. Бароны эти име­ют наследные государства и подданных, каковые признают над собой их власть и питают к ним естественную привязанность. Там, где государь правит посредством слуг, он обладает большей властью, так как по всей стране подданные знают лишь Одного властелина; если же по­винуются его слугам, то лишь как чиновникам и должностным лицам, не питая к ним особой привязанности». Примерно по тому же принципу Вебер разделял политические режимы на бюрократические и сословные. Моска же говорил, что все существовавшие в истории политические организмы можно разделить на две категории, которые можно определить как бюрократический и феодальный. Критический водораздел между Россией и западными странами проходит именно по этому критерию.

Как ни странно, к классическому бюрократическому режиму два последних исследователя относили Россию, а к феодальному – европейские страны. И вот почему. Это отличие России от Европы замечали не только западные исследователи, но и российские: «если в Европе крупные наследственные землевладель­цы постепенно обретали политические права в своих владениях, поль­зуясь слабостью центральной власти, а наместники областей по причи­не той же слабости верховной власти приобретали земли в управляе­мых территориях (что знаменовало объединение политических и эконо­мических прав крупных собственников, являющееся основой их незави­симости от верховной власти), то в России управляемые земли никог­да не становились полной собственностью наместников, а крупные вот­чинники никогда не обретали наследственных политических прав и привилегий». Об этом писал еще Василий Ключевский в свой Истории России.

В условном феодальном режиме системообразующую роль играют экономические факторы и независимая роль аристократии, а в бюрократических правитель контролирует свое окружение, политику определяют политически зависимые и подотчетные государю служащие (землевладения бояр и императорской элиты не должны вводить в заблуждение. Земля не делала их политически автономными феодалами, а была лишь единственно возможной формой расчета за госслужбу в условиях дефицита ресурсов).

Основной причиной рекрутирования высших политических элит из среды служилого люда стали не благоприятные природно-климатические и географические условия. Большая часть земель в России до сих пор находится в зоне рискованного земледелия, из-за чего практически не оставалось избытков продукции для последующего перераспределения, а скудные остатки нужно было перераспределять с помощью государства для сохранения целостности и обороноспособности огромной страны. Русский историк Иван Солоневич писал по этому поводу: «История России есть история преодоления географии России». Для этого необходима была постоянная мобилизация человеческих и природных ресурсов, для чего была пригодна только полностью подотчетная бюрократия, а не совет независимых экономических субъектов.

В отдельные периоды российской истории на военные расходы тратилось до половины бюджета, а ключевой потребностью для государства и народа становилось выживание. Для народа – в условиях низкой урожайности и грозящего голода, а для государства – защита от степных кочевников или западных «партнеров». Наверстывать отставание от Запада во все века приходилось не за счет эволюционного развития и колонизации туземных народов, а за счет административной мобилизации всех сил государства и внутренней колонизации – освоения окраинных земель.

Служилый тип организации государства, в свою очередь, подстегивал к нематериальной, идеологической мотивации населения и правящей элиты. Обобщенно ее можно назвать патриотической мотивацией, которая в разные времена звучала по-разному: «Москва – третий Рим», «За веру, царя и отечество!», «Православие, самодержавие, народность», «Социалистическое отечество в опасности», «Верность идеалам октября» и так далее. В сердцевине всегда лежала деятельная преданность своему Отечеству. Для крестьянина – на пашне, для дружинника – в боевом строю, для ремесленника – в организации своего дела, а для госслужащего – напрямую в преданности государю. Такая нематериальная мотивация обеспечивала целостность всего огромного государственного организма и функционирование всей политической элиты. Проблемы в нем начинались лишь тогда, когда элита начинала чувствовать и воплощать на деле свою космополитическую оторванность от народных масс.

По обозначенным выше причинам вертикально интегрированное на патриотических началах государство не сформировало сильного гражданского общества – противовеса государственной машине. В Европе, а потом в США гражданское общество сформировалось как конгломерат независимых от государства экономических субъектов, диктующих свою волю высшей власти. В России такая независимость долгое время была непозволительной роскошью. Попросту не было исторической передышки для формирования своего независимого предпринимательского слоя. Только он начинал складываться – тут же наступало какое-то внешнеполитическое бедствие, требующее постановки под штыки и полной мобилизации всего населения.

Относительного паритета с Западом и значительного объема внутренних ресурсов Россия достигла только во второй половине XX века, что закономерно повлекло попытку перестройки всего государственного механизма с мобилизационного на эволюционный (мир на ближайших границах, отсутствие голода и технологический паритет это позволяли). В итоге крах государства, территориальный и хозяйственный распад привели к уникальному для российской истории состоянию полного отказа от государственной идеологии и патриотизма, что в 90-х привело к полной разбалансировке системы.

Высшая власть, достигнув в 80-х пика своего могущества, в лице новой партийной номенклатуры добродушно поверила в отсутствие внешней угрозы, доброжелательность соседей и возможность конвергенции – мирного сосуществования с Западом. Казалось, для мобилизации населения и элиты достаточно только экономических стимулов, а патриотизм можно навсегда списать в утиль истории. Расплата была жестокой и поучительной. 90-е стали синонимом смутного времени, безвластия и упадка. Элита мыслила себя интегрированной в западный мир, а настаивающему на патриотизме населению тут же предъявляли статью Конституции о запрете государственной идеологии.

Оказалось, что без патриотической мотивации даже при всех экономических и правовых стимулах разные группы общества не складываются в единое государство – набирают силу центробежные тенденции, нарастает автономия регионов, олигархических групп (семибанкирщина по аналогии с семибоярщиной) и подчиненных им медийных холдингов. При сравнительной достаточности ресурсов и остатках советской инфраструктуры патриотизм стал тем необходимым звеном, без которого государство, очевидно, не сохранилось бы. Мы пережили 90-е именно благодаря патриотизму рядовых рабочих, врачей, учителей и милиционеров, выполняющих свой долг из преданности своему делу без зарплат и социального обеспечения.

Крупному бизнесу в начале нулевых были предъявлены те же самые критерии общего деятельного патриотизма, что и остальному обществу. Желающие напрямую диктовать свою волю власти (Березовский, Ходорковский, Гусинский и другие) и вести независимую от государства игру (Чичваркин и Полонский) рано или поздно оказывались за пределами политического поля, поскольку выступали против самой природы нашего государства, способного на всех этажах к мгновенной мобилизации.

Переход на эволюционные рельсы с усилением (но не тотальным доминированием) бизнес-групп оказался возможным, но без резких скачков и не в ущерб общей интеграционной идеологии деятельного патриотизма, который только и может сплотить все общество. В элиту на данном этапе должен иметь доступ любой гражданин России исключительно на основе высочайшей квалификации в своей профессии и готовности деятельно послужить на благо Родины – будь он ученый, военнослужащий, бизнесмен, рабочий или госслужащий. Никакого разделения и своей отдельной идеологии у этих групп существовать не может, иначе не будет самого государства.

В современном информационном обществе каждый гражданин должен четко осознавать себя частью большого целого, а патриотизм (не на словах, а на деле) должен стать очевидным видовым отличием лучших, то есть правящей элиты эволюционирующего государства. Воспитание таких ответственных и профессиональных управленцев станет главным вызовом России в XXI веке.